ИСТИНА

Замятинские мотивы в прозе В.О. Пелевина Влияние творчества Евгения Ивановича Замятина на Виктора Олего-вича Пелевина остается одной из малоизученных тем в современном рус-ском литературоведении, поэтому особо интересна для исследователя. Воздействие творчества Евгения Замятина, а именно романа «Мы» на пе-левинскую прозу в первую очередь проявляется в сборнике «Ананасная вода для прекрасной дамы» в повести «Зенитные кодексы Аль-Эфесби». Евгений Замятин полагал, что искусство нового времени призвано наследовать завоевания реализма и символизма. «Если искать какого-нибудь слова для определения той точки, к которой движется сейчас лите-ратура, я бы выбрал бы себе слово синтетизм; синтетического характера формальные эксперименты, синтетический образ в символике, синтетизи-рованный быт, синтез фантастики и быта, опыт художественно-философского синтеза. И диалектически: реализм—тезис, символизм—антитезис, и сейчас—новое, третье, синтез, где будет одновременно и мик-роскоп реализма, и телескопическое, уводящее к бесконечностям, стекла символизма» . Созданная художественная модель условна и определяется «не толь-ко использованием фантастического допущения для провоцирования идеи нового мира, но и последовательным пародированием точки зрения диеге-тического нарратора, гротескным пересозданием идей, опорных для его системы мышления» . «Сдвиг», «кривизна», «искажение» возникают благодаря соотноше-нию традиционных представлений с теми, которые предстают для Д-503, адепта «Нового мира», высшей правдой. В языке Единого государства, которым владеет Д-503, огромное количество библейских понятий: Бог, рай, ангелы-хранители, седьмой день Творенья, литургия, Пасха, диавол, скрижаль, икона, Первосвященник, жертвоприношение Авраама. Но, вво-дя в речь Д-503 эти привычные культурные коды, Замятин ставит их в аб-сурдную связь с разными аспектами жизни Единого Государства. Как справедливо замечает Екатерина Борисовна Скороспелова, «скрижали Моисея—врученные Моисею на горе Синай каменные доски, на которых записаны десять заповедей,—в Едином Государстве оборачиваются часо-вым распорядком дня (Скрижалью), жертвоприношение Авраама—доносом» . Нелепость сближений «выворачивает наизнанку» систему представлений, которая противопоставляет себя традиционной и вместе и с тем бессовестно её эксплуатирует. Похожий «сдвиг» происходит и в условной картине мира у Пелевина в повести «Зенитные кодексы Аль-Эфесби». Имплицитный читатель обязан сразу уловить иронию уже в самом названии, ведь «Эфесби» —это аббре-виация на английский лад от «ФСБ», а «Аль»—определенный артикль в арабском языке. Получается, что русское слово «ФСБ» попадает под вли-яние арабской морфологии и английской фонетики. Мусульманские поня-тия «кяфиры», «неверные», «суры» переосмысливаются в тексте и обрета-ют новые семантические значения. Так, слово «сура» перестает обозначать одну из глав Корана и становится строкой машинного кода, при этом не теряя для главного героя Савелия Скотенкова сакральной значимости. В романе «Мы» зачастую точка зрения автора скрыта в подтек-сте: «Каждое утро, с шестиколесной точностью, в один и тот же час и в од-ну и ту же минуту мы, миллионы, встаем как один. В один и тот же час единомиллионно начинаем работу — единомиллионно кончаем <...>, вы-ходим на прогулку <...>, отходим ко сну…» , — такой жёстко детермини-рованный распорядок жизни «по расписанию» вызывает неприязнь авто-ра. В повести «Островитяне» викарий Дьюли составил универсальный «Завет Принудительного Спасения», в котором поэтапно расписаны каж-додневные действия, например, существует «расписание дней покаяния (два раза в неделю); расписание пользования свежим воздухом; расписа-ние занятий благотворительностью; и, наконец, в числе прочих—одно расписание, из скромности не озаглавленное и специально касавшееся мис-сис Дьюли, где были выписаны субботы каждой третьей недели» . Сатири-ческое описание жизни «по расписанию» показано как абсурдное и неле-пое. «Поэтому объективно утопия, которую пишет Д-503, наполнена иро-ническим отношением к тому, что воспевается, т.е. приобретает антижан-ровое, антиутопическое содержание» . Татьяна Давыдова в связи с этим отмечает: «В риторических вопросах Д звучит ярко выраженное “двуголо-сое слово” (М.М. Бахтин), раскрывающее борьбу двух разных идеологи-ческих и фразеологических точек зрения (Б.А. Успенский): за восторжен-ностью диегетического нарратора, признающего лишь прагматическое ис-кусство, скрывается ироническая интонация автора, убежденного в том, что истинное искусство должно быть свободным от “государственной службы” <…> “двуголосое слово” раскрывает в «Мы» антиаукториальную позицию диегетического нарратора, которая является основой замятин-ской иронии» . Такой прием присутствует и в повести Пелевина. С помощью иро-ничного описания предметов, являющихся сакральными для главного ге-роя, автор проявляет свое истинное отношение. Следует заметить, что Са-велий Скотенков в отдельных случаях может быть выразителем авторской позиции. Во второй части повести, «Советский реквием», диегетическим нарратором становится главный герой, и в его риторических вопросах звучит голос, похожий на авторский: «Так что мы делали все это время? Куда летели в наркотическом сне, что строили в своем стахановском ГУЛаге, о чем мечтали в смрадных клетушках, спрятанных за космической настенной росписью? Куда ушла романтическая сила, одушевлявшая наш двадцатый век?» Таким образом, отношения между диегетическим нарра-тором и автором в повести Пелевина существенно сложнее, чем в замятин-ском романе. Совершенно нетипично соотношение разных пространств в замятин-ском и пелевинском мирах. Так, Вадим Петрович Руднев отмечает: «То, что является истинным в одном пространстве, может являться ложным в другом» . В пространстве Д-503 действия Благодетеля, «непреложные прямые улицы», «божественные параллелепипеды прозрачных жилищ», устройство Единого Государства является абсолютно истинным, помыс-лить другую существующую реальность в начале романа для него не представляется возможным. Для пространства I-330 те нормы, которые присущи миру Д-503, нелепы и противоестественны. Только после того как в жизнь Д-503 вмешивается I-330, бинарная оппозиция «истина — ложь» подвергается «тернарному» сомнению . О тернарной системе в русской литературе писал Юрий Михайлович Лотман в своей статье «О русской культуре классического периода», в которой объяснял, что кроме мира зла и добра существует еще мир, который «оправдан самим фактом своего бытия» . Д-503 в начале романа ограничивается бинарной систе-мой координат и не может даже помыслить о возможности существования чего-то иного. В повести Пелевина с помощью аллюзий происходит наложение сра-зу нескольких политических и религиозных реалий. Прозвище Саул Аль-Эфесби, с одной стороны, отсылает нас к истории царя Саула, который был первым царём Израильского царства. Упоминания о нём содержится в первой и второй Книгах Царств в Ветхом Завете, и в Коране, в суре Аль Бакара (247–252 аяты). Саул стал создателем регулярной еврейской ар-мии. В ветхозаветном повествовании является воплощением правителя, ко-торый по воле Бога был поставлен на царство, но впоследствии стал Ему неугоден. В первой Книге Царств Самуил объясняет Саулу причину, по которой его оставляет Бог: «Послушание лучше жертвы, и повиновение лучше тука овнов; ибо непокорность есть такой же грех, что волшебство, и противление — то же, что идолопоклонство; за то, что ты отверг слово Господа, и Он отверг тебя, чтобы ты не был царем [над Израилем]» (1 Цар 15:22–23). Аль-Эфесби набирает себе «целую армию бородатых последо-вателей» и становится подобно царю Саулу неугодным. С другой стороны, имя Саул (Савл) носил и апостол Павел до при-нятия христианства. «Саул из Эфеса» является прямой отсылкой к третье-му апостольскому путешествию, которое было предпринято в Эфес (Деян 19:1), где апостол Павел проповедовал христианское учение. Точно так же Савелий Скотенков «проповедует» свою идеологию с помощью «крипто-дискурса»: «Лишь когда все три надписи окажутся в ее объективах, воз-никнет подобие Божьего ока, сквозь которое стальные птицы узреют исти-ну, и эта истина их убьет» . «Криптодискурс» обладает здесь сакральной силой и является инструментом «познания истины». Аль-Эфесби также может быть интертекстуальной отсылкой к извест-ной ультрарадикальной международной террористической организации Аль-Каида, которая выступает как противник стран западного мира. Со-здание «Великого исламского халифата» является целью организации в мировом масштабе. Последователи Скотенкова ощущают себя древними воинами халифата, «возвращающиеся домой после праведного набега» . В повести Пелевина диегетический нарратор, используя знаки «тра-диционной гуманистической культуры», переворачивает систему пред-ставлений о добре и зле, истине и лжи, искажает значение сакральных предметов или понятий, доводя их до абсурда: «К зенитным сурам доба-вились надписи со смутным сентиментально-трогательным смыслом» . Данный прием может быть использован также для пропагандистских це-лей. Пелевин с иронией относится к сакрализации Скотенкова его последо-вателями: «<…> словно древний пророк, он ездил по пустыне на белом осле, навьюченном двумя ноутбуками и спутниковым телефоном » или «Скотенков въехал на своем осле в Кандагар, как когда-то Иисус в Иеру-салим ». В романе «Мы» многие понятия «переворачиваются наизнанку», и «казнь очередного еретика может сопровождаться благословениями в ад-рес мудрых руководителей», «карательные органы обожествляются, а предметом славословия оказывается закрытость общества и экспансио-нистские намерения Благодетеля, желающего “интегрировать” Вселенную во имя общего благоденствия» . У Замятина также есть два противоположных начала: энергия и эн-тропия. Данные понятия вводятся в текст главной героиней, I-330, которая в диалоге между Д-503 во многом близка к автору в идеологическом плане. Есть «две силы в мире — энтропия и энергия. Одна — к блаженно-му покою, к счастливому равновесию; другая — к разрушению равнове-сия, к мучительно-бесконечному движению». В своей работе «Творческая эволюция Евгения Замятина» Татьяна Давыдова отмечает: «Обратившись в романе “Мы” к актуальной для нашего столетия проблеме революции, Замятин трактует ее, “синтезируя” свои представления об энергийном и эн-тропийном началах с творчески переработанной ницшевской интерпрета-цией дионисийского общебытийного начала и его антипода — начала эн-тропийного, аполлонического» . В статье «О литературе, революции, эн-тропии и о прочем» (1923) он писал о двух космических универсальных законах — сохранении энергии и ее «вырождении» (энтропии), считая, что «догматизация в науке, религии, социальной жизни, в искусстве — это эн-тропия мысли» . Если «добро статично, то зло динамично» , а значит, по Замятину, разрушение необходимо для поддержания равновесия. Вторая часть «Зенитных кодексов Аль-Эфесби» «Советский рекви-ем» является монологом-откровением человека, желающего оправдать свои действия, которого в качестве наказания должны превратить в «за-пойного» игрока на курсе валют, а это для Савелия Скотенкова равно-сильно смерти. Судьба героя оказывается трагичной, а его монолог наполнен чувством безысходности и отчаяния. Ещё в самом начале пове-сти упоминается могила Скотенкова и памятник, посвященный ему, кото-рый изображает человека, грозящего кулаком пикирующему на него са-молету: «<…> стоящий на земле может силой духа победить грозного небесного врага, даже если ценой за это окажется жизнь…» . Этот памят-ник символизирует борьбу человека с окружающей действительностью. Под словосочетанием «грозный небесный враг» имеется в виду самолёт, хотя оно в приведенной выше фразе может пониматься куда более много-значно. Финал «Советского Реквиема» во многом сближен с финалом романа «Мы». Д-503 удаляют мозговой «центр фантазии», после чего он обретает некоторое подобие счастья. В романе «Мы» мотив воскресения наполнен пародийным, по сравнению с евангельским мифом, смыслом. Схожий мо-тив звучит в художественном мире Савелия Скотенкова. Став игроком на курсе валют, он лишается даже того подобия счастья, которое имеется у Д-503. Его «способность логически мыслить будет “модифицирована”», т.е. фактически Скотенков лишится разума. Конечная фраза в романе «Мы» «разум должен победить» наполняется как трагичным, так и ироничным звучанием. У героя романа отняли как разум, так и душу, т.е. лишили все-го человеческого. Трагизм проявляется в мироустройстве, для изменения которого у героев не хватает сил. «Я сражался с этим миром как мог и проиграл. Отойдя от борьбы, я хотел в спокойном уединении написать о ней книгу, чтобы кто-нибудь поднял выпавший из моих рук меч. Но те-перь я уже не смогу этого сделать» . Д-503 и Савелий Скотенков теряют собственное лицо и растворяются в массе искусственно зомбированных людей. Псевдоблагополучный финал романа «Мы» и горькое отчаяние пелевинского героя по сути оказываются сходны.